Валентина Шейкина

25 дек 2017 в 20:13

Рассказ на основе услышанного... Родительская субботка 

Военная осень 1943 года. Жизнь в деревне Каржавы идёт своим чередом, взрослые работают в колхозе, а дети после двухлетнего перерыва, связанного с оккупацией района, снова пошли в Заголодскую школу. 
В поминальную родительскую субботку рано утром Настя приготовила кутью из пшеницы. Кутья получилась настоящая – сладкая. Очень пригодился сбережённый ещё довоенный мёд. Муж-хозяин пчёл держал. В первый год войны Настя сама подрезала мёд. С приходом же немцев и партизан пчёл не стало – разорили в одну ночь все 12 домиков. Чьих рук это дело, Настя не выясняла, не до того было, да и смысла нет - самой бы с четырьмя детьми уберечься… 
Когда стояли в ее доме военные, сладкого им изредка перепадало. Как только в чулане стукнут дверью, начнут замок отпирать, пятилетняя Вера тут как тут – прижмется в коридоре к своей двери и смотрит жадными глазенками на кладовщика. Не выдержит солдат – протянет молча кусок сахара. Кусок большой, с детский кулачок, крепкий, спрессованный, не отгрызешь, если и захочешь. Вечером старший брат ножом расколет – вся семья чаю сладкого вприкуску напьется. Может, и давали девчушке сахар за порядочность Настиной семьи. Что стоило мальчишкам из коридора через чердак в чулан перелезть – потолка-то не было, но никогда не позволили себе воровства. 
Кроме кутьи, на чистой самотканой скатерти стола появилась миска с овсяными блинами, другая – с припекаными (творогом и картошкой). Уж так повелось на Руси, что «блин – первый помин». Ради такого дня прибереженные яйца пригодились для яетни. Почти всех курочек в деревне немцы переловили. У кого-то одна забилась под сарай, другая у кого-то на хлев взлетела. Чудом и петушок один спасся, на его-то зов и сбежались курки. Глядишь – и восстановилось куриное племя, деревня-то маленькая. 
У других проблемы с дровами без мужчин, а тут опять хозяина добрым словом вспомнила. Весь огород из-за пчёл был обнесён бревенчатым рубленым забором в 2 метра высотой – на века обосновывался Панас. Вот и снимала потихоньку уже какой год эти брёвна да пилила на дрова. 
Весь стол заставила Настя – расстаралась. А каждое блюдо требовало кропотливой работы. Взять тот же клюквенный кисель. Чтобы был сладким, сначала сваришь сахарную свёклу. Вытащишь её, в отвар добавишь клюквенный морс и крахмал, выжатый из измельчённого на тёрку картофеля. Не обошёлся стол без жаренной на конопляном масле рыбы. Чего-чего, а рыбы у них всегда хватало. Потому и голода настоящего не знали. Река у деревни была поделена на участки. На одном из них и ставила Настина семья нороты. Зимой забивала язы – запруды через реку, оставляя лишь просветы для прохода рыбы, где она и попадалась в нороты. Во дворе у каждого хозяина лежали горы рыбы, пересыпанной снегом. С первыми заморозками били рыбу по ещё прозрачному льду кукой, а то и просто обухом топора. В тёплое время года, конечно, ловили на удочку, топтунами, а в обсохших заводях и прямо руками. Так что и свежую вволю ели, и впрок сушили. Сушёную добавляли в суп, и муку рыбную делали. 
А в родительскую субботку было кого поминать: Настя сама с 7 лет без матери росла , на трёх сироток замуж вышла, свёкра схоронила, сестру, два молоденьких брата-юноши погибли в Ленинградской Армии народного ополчения, не пережил блокаду города на Неве отец, на мужа похоронка пришла… И только что свекровь умерла, не вынеся потери сына... 
Накормив своих домочадцев, отправив в школу Егора, наказав шестилетней Вере ничего не трогать – это родителям помин – ушла со старшими на ток. 
Вере и всегда-то было жутко оставаться одной в большом доме, а тут ещё «родители придут поминать». О том, чтобы закапризничать, заплакать, и не помышляла. Закрыла дверь в заднюю половину покрепче, а сама – на широкую лавку к окну. В такую пору за окном никого и ничего не видно – стёкла подмёрзли, да и на улице пусто – все при деле. А помечтать можно. Обнимая свою тряпичную куклу, сделанную из платка, вспомнила, как пришла к ним на выселки семья из Усвят, когда там были немцы. 
У девочки с необычным именем Мила была и кукла необычная. Миле было интересно играть с Вериной, а Вера не могла оторвать глаз от её, совсем настоящей - с ручками и ножками! Теперь у Веры много маленьких кукол. Она сама научилась их делать, чтоб не так скучно и страшно было одной. 
Конечно, в тёплое время она бы увязалась за взрослыми, где и помогла бы: на поле колоски собирала да песни женщин слушала. Песни у них всегда грустные, особенно нравится Вере одна из них. Её и мама часто поёт за работой. Поёт и плачет: 
У Москве, Москве, у столице 
Барабаны бьють, барабанють, 
На выбор солдат забирають: 
Старых и малых, молодых – женатых 
А старые идуть – размышляють, 
А малые идуть – песни йграють, 
А женатые идуть – слёзно плачуть: 
« Осталися у нас хоромы-терёмы, 
Осталися у нас луга зеленые, 
Осталися у нас земли боровые, 
Осталися у нас кони вороные, 
Осталися у нас жёны молодые, 
Осталися у нас детушки дробные. 
Хоромам-терёмам - жильцы будуть, 
Лугам зеленым - косцы будуть, 
Землям боровым - пахари будуть, 
Коням вороным - наездники будуть, 
Жёнам молодым - мужья будуть, 
Детушкам дробным - батьки не будеть...» 
Замечталась, заигралась девочка, забыла обо всём и даже бояться перестала. На окне устроила домик для маленьких «деток» своих. Сбегала к печке. Нашла отщепившиеся от поленьев кусочки - это табуреточки, это коечки, это столики… 
И вдруг – стук в дверь! Шаги в коридоре! «Идут родители поминать!» - Вера опрометью бросилась в заднюю половину, забыв, что боится одна даже заглядывать туда. Куда? Сердечко бьётся, готово из груди выскочить. Быстро вскарабкалась на печку. Дверь в это время отворилась, кто-то зашёл. Её позвали: «Вера!» Молчит. И опять: «Вера!» Голос будто знакомый, но страх не даёт понять чей. А если заглянут на печку? Взгляд упал на большой отцовский тулуп, висевший на гвозде, вбитом в стену. Откинула полу, завернулась, прислушалась. Стучали ложками. «Кутью едят!» - догадалась она и полезла глубже в тулуп. Ей, крохотной, выглядевшей всего года на три, не составило труда забиться в широкий рукав. Услышала, как полезли в печку. «Горяченького захотели родители», - затаила дыхание девочка. Снова стучали ложками, потом тяжёлыми шагами ходили по комнате, кашляли. Ещё раз позвали её и ушли. Вера боялась даже шелохнуться, она решила ждать своих на печке. Стала думать об отце, о его тулупе, под которым так тепло спать брату. До войны у них было новое ватное одеяло – и с пододеяльником! – батька привёз его из Усвят(в Каржавах магазина нет). Его так берегли! Даже не укрывались им! Но в него фашисты завернули своего раненого, когда партизаны расстреляли немецкую машину. И увезли его в этом одеяле. Ну и пусть! Под тулупом тоже хорошо, даже лучше – так тепло, и батькой пахнет… Незаметно мысли стали путаться, девочка уснула. Ближе к вечеру пришли домочадцы. Переполошились: « Где Вера?» 
«Её ещё днём не было, когда я из школы пришёл, - заметил Егор. – Я думал её к тётке Анисье отвели». 
Забегали, засуетились. Искали, кричали. Деревню в 9 дворов быстро обежали. Нет нигде, и никто не видел! Снова пересмотрели всё дома. Настя плакать взялась. Федор в какой раз полез на печь, заодно прихватив оттуда тулуп, служивший ему одеялом. От переживаний даже не понял, что тот, и всегда довольно увесистый, сегодня тяжелее обычного. Бросил его на кровать, а оттуда тоненький сонный голосок: «Родители приходили…». 
Послесловие. В 1944-м году на фронте погиб старший брат Веры - 18-тилетний Фёдор Афанасьевич Жёлудев...В течение полувека, до осени 1993 -го, по родительским субботкам накрывала наша незабвенная бабушка, Анастасия Митрофановна, стол в память о своих безвременно ушедших родных. Её не стало 26 октября, в 50-ю годовщину освобождения района. А наша мама, Вера Афанасьевна Бизюкова, не раз и не два, в мельчайших подробностях, вспоминала ту военную субботку... Нынче у мамы мог бы быть 80-летний юбилей. Но уже на протяжении 6 лет её нет с нами... Светлую память о вас, мои дорогие люди, я передам своим детям и внукам.